Предъявленная предъява.

Рецензия Бориса Кутенкова

Стихи Стаса Мокина трудно оценить внутри привычной нам логики анализа поэтического высказывания – при всём разнообразии стратегий современной поэзии. Формальный подход здесь опрокинет сам себя: вызывающе неточные рифмы, сверхсхемные ударения – не свидетельства версификационной неумелости; при тяготении этих стихов к дневниковости и спонтанности это представляется органичным. Вряд ли стоит говорить и с точки зрения привычного подхода к минимализму: можно забросать наше критическое высказывание контекстами – и, конечно, припомнить и японскую поэзию, и Ивана Ахметьева, и его последователей, и всё это будет по-своему верным. Но гораздо важнее логика первооткрытия мира, миксующаяся с той же спонтанностью, – и создающая тексты в диапазоне от самостоятельных афоризмов, которые Стас Мокин щедро дарит русскому языку («человек спросил у бога / почему мне так убого?»), до принципиально необязательных двустрочий. Не вписываются они и в стратегии неопримитивизма, который в современной поэзии ассоциируется прежде всего с Данилой Давыдовым: это доверчивое, беззащитное высказывание с его неопределённостью и страхом будущего далеко от какой-либо искусности. Тем не менее, и тут заметны начитанность и набор модернистских приёмов: от полифоничности, создаваемой набором скобок (в стихотворении «за скобками»), до ноты абсурда, возникающей в беззащитно подростковом высказывании. (Вторая строфа стихотворения «предъявили мне предъяву» напрямую отсылает к известному тексту Николая Глазкова, который, пожалуй, и вспоминается как наиболее явный предшественник автора). 

На психологическом уровне отчётливее всего подборка Стаса, однако, заставляет вспомнить слова Цветаевой о Маяковском («С Маяковским произошло так. Этот юноша ощущал в себе силу, какую — не знал, он раскрыл рот и сказал: “Я!” Его спросили: “Кто — я?” Он ответил: “Я: Владимир Маяковский”. — “А Владимир Маяковский — кто?” — “Я!” И больше, пока, ничего. А дальше, потом, — всё. Так и пошло: “Владимир Маяковский, тот, кто: я”. Смеялись, но “Я” в ушах, но желтая кофта в глазах — оставались»). Это предъявление своего «я» убедительно не аргументацией нового, незнакомого нам опыта, но самим «предъявлением предъявы», говоря словами автора; именно так, тавтологически. 

И, пожалуй, именно эта нота эгоцентрической непосредственности («я – есть») с характерной речевой эклектикой, беспорядочно вбрасываемой в сознание собеседника; с работой познания, совершаемой здесь и сейчас, – то, что и создаёт неповторимое обаяние этих текстов и вовлекает в их чтение. Как будет меняться эта поэтика – да мы и сами не знаем, но наблюдение за ней способно заворожить. Читая тексты Стаса Мокина с позиции зрелости, можно вспомнить себя очень молодыми, пройти, по Мандельштаму, невозможный опрос лодочников, рассказывающих, почему перепрыгивали с джонки на джонку, – и вряд ли эта работа памяти будет излишней.

***
нам с тобой еще якшаться 
и гореть в аду вдвоем 

***
в ночном небе звезд не видно
пролетает ясный сокол
и бывает так обидно
плакать возле мутных стекол
в ночном небе звезд не больше
чем в тарелке с молоком
генералы едут в польшу
и всё думают о том
как прожить скорее день
не искать свою же тень
а вот просто ясно кротко
вырубиться на проспекте
из обид и слез он соткан
генерал новых столетий

***
человек спросил у бога
почему мне так убого?

***
я напишу тебе стихи
хаха хихи хаха хихи

***
у нас не мир
а ми ми ми

за скобками

(домик с видом на неву)
(не пою я, не реву)
(и собаки под окном)
(думаю всегда о том
как прожить бы этот день
и послушав свету бень
полежать в ночи с романом
винни пухом или старым
добрым другом фаустом
и, дожив до августа…)

***
мне дико страшно милый айзенберг
в глаза смотреть и говорить о том о сём
когда над головою этот снег
я без ума и кажется: всё сон
поспав немного понимаешь: нет
прожив еще каких-то пару лет
ты понимаешь: да. всё снег
и снегом засыпает человек
и плачет снегом и смеется снегом
но кто ты милый айзенберг
мой друг? мучитель сладкий?
сменяя шаг на легкий бег
сменяя легкий бег на быстрый бег
куда бежишь ты милый айзенберг
(да ты и сам не знаешь)

***
предъявили мне предъяву
и сказали умирай
и забудь про свою маму
и иди в леса шанхай

или сделай нам ты тортик
медовик или панчо
я ответил: «подполковник!!»
он спросил меня: «а че?»

и я понял что на деле
смерть моя им не нужна
они все очень хотели
съесть мою стряпню с ножа

я ответил: «нет, ребята,
я поэт. не кулинар»
и от злого-злого взгляда
я и сам несчастный стал

***
меня покинули друзья
и волга вытекла (не вся —
осталась маленькая лужа)
а я живой и я опять не нужен

***
не грусти, мой милый отрок,
доброй весточкой с полей
принесу тебе я ворох
всех берёз и тополей
и возможно в самом деле
грусть твоя пройдёт чуть-чуть
разве жить мы так хотели?
просто жуть — ну просто жуть

***
ах как хочется жить
и не хочется в ад

ㅤ

обложка: картина нашего небесного друга Cy Twombly (1928-2011)