***
хмурой осени горькое иго,
то набеги ветров, то дожди,
не избыть цепенящего мига,
не унять непогоду в груди,

пали с неба гнетущие воды,
и, как в зеркале, страшно узнать
на лице измождённом природы
отчужденья и скорби печать,

к своему повернувшись уделу,
как потерянный стань перед ним,
холодок, зазмеившись по телу,
сдавит сердце кольцом ледяным,

вот я, господи, весь пред тобою,
средоточье страстей и скорбей
над своей одинокой тропою
под звездой одинокой своей.

ㅤ
***
леса и топи с четырёх сторон,
у ближней рощи – призрак водоёма,
гнилые крыши, рухнувший загон,
русалки стон, беспамятство и дрёма,

от лени сводит скулы у пруда,
такая тишь вокруг, что даже время
спокойно спит, не ведая куда
идти ему в забытом вся и всеми

глухом краю, где некий человек
глядит с тоской, знакомой китобою,
на самую далёкую из всех
осенних звёзд, бредущих к водопою.

ㅤ
ВЕЧЕР

1.
как в сумерки внезапна тишина,
то шаловлива, то отрешена,
многоречивей шепота речного,
войдёт на свет, как праздник потаённый,
отложишь книгу, встанешь у окна,
архитектура дерева ночного
напоминает город погребённый,
тень атлантиды в океане сна,

2.
иные страны, выси, времена,
фонарь потух, дорога не видна,
и нет окрест ни вехи, ни указки,
на шаг отступишь – сгинешь в одночасье,
стоишь, чужие шепчешь имена,
но гласные пугаются огласки,
согласные чураются согласья,
их не связать, и песнь обречена,

3.
куда, смеркаясь, уведёт она,
какую даль окликнет и тона
отдаст какие говору молчанья,
и жутко, вновь склонившись над главою,
читать о том, кто замер у окна,
оставив том, где даже примечанья
к июльской ночи не дадут герою
понять в тоске, что кровь у нас – одна.

ㅤ
***

Искре

все цирконы, яшма, бирюза,
все топазы, все александриты
говорят со мной, когда глаза
певчие твои полуоткрыты,

ну а если настежь распахнёшь,
смолкнут разом, как по мановенью,
станет свет на голос твой похож,
поплывёт, подобно песнопенью,

восходя с уступа на уступ,
поднимусь, лучам его навстречу,
к нежной дельте и двуречью губ
с их певучей родниковой речью,

стану станом на путях твоих
у пределов сумрака земного,
и единой плотью для двоих
обернётся вспыхнувшее слово.
ㅤ

***
семь этих влажных тёмно-красных роз,
огонь и пепел, семь живых вулканов,
блажен и жарок нежный их наркоз,
и не очнуться, в семь туманов канув,

там наши губы встретятся, тела
переплетутся так, что даже души
не разберут, где чьё, покуда мгла
не поспешит за дудочкой пастушьей,

и взгляд скользнёт, яснея от тоски,
по синим рекам, по седым полянам,
и поплывут, как лава, лепестки
и занесут последний геркуланум.

ㅤ
***
дремлешь, укрытая тишиной,
где-то за тридевять синих вёсен,
как на запястье кожа, сегодня зной
светел, слепящ, сиятелен и венозен,
река повторяет изгиб руки, уходя во тьму
тысячеокой ночи, пока несмело
луч подражает голосу твоему,
мир принимает формы твоего тела,
падает одинокий лист, обмирает дрозд,
чёрное лоно жизни и возглас меди,
чтоб на тебя наглядеться ‒ не хватит звёзд,
чтоб о тебе не думать ‒ не хватит смерти.
ㅤ

***
со лба откинув солнечную прядь,
уняв хандру каким-то чудным словом,
метнуться, вспыхнуть, стихнуть и опять
затрепетать на чёрном и лиловом,

ветшают сны, пугая наготой,
а всё следишь в оцепененье странном
за златокудрой зимнею звездой
и сумерек летучим океаном,

его приливы реже по весне
и не удержат этой гостьи снежной,
в пустынном поселившейся окне,
как в маленькой гостинице прибрежной.

ㅤ
***
разыгралась метель не на шутку,
замела все дороги вокруг,
лесника обратила в анчутку,
пошумела и сгинула вдруг,

всё померкло, ненастью в угоду,
подурнев от его кабалы,
лес томится, опущенный в воду
ледяной, с чертовщинкою, мглы,

далеко до тепла и восхода,
заштрихован тоской окоём,
и последнему времени года
неуютно за хмурым окном,

но какое-то тайное слово
пробормочешь, золу вороша,
и парит, к воскресенью готова,
и не чувствует плоти душа. 

ㅤ

обложка: маша гусарова