часть большого проекта; цикл был написан на курсе Галины Рымбу — Документальная поэзия: политики памяти и «желание архива»

ㅤ

Из Ладоги

я спрашивал, но никто точно не знает, почему
мы боялись идти в Карелию. в Тихвине
я спал у подоконника с мёртвыми тараканами,
заметив их, как мы собрались уходить. как темны облака,
и их тени: перемещаются пятна под ними, а
так — спят, остаются.
сверкающие кочевые,
их дождь под поверхностью,
внутренне сияющей солнцем, его скрывая хотя.

в сон вкладывается расстояние как пеший город,
помноженный на N, автомойка и качественная печать,
погасший и опустевший как одна сторона дороги,
а водоросли пристают к волосам;
покрывающий траву порошок и плавная плесень
как хвоя без имени, или имени которой
мы не знали.

лес чернее, темнее небо, — говорят и
отчётливо видно: клавиши из пластика
стекают в землю, — перед чем
пропал свет, — сколько времени
на дворе этого дома перед этим днём.

охотники-пауки (всё больше)
обходят мёртвых тараканов,
или кого там.

ㅤ
Череповец

все умерли, можно идти по улицам.
невидимые вы все, люди севера. на этой широте
не летают дроны, правда, облака ровные и сухие.
пихты клок, шарик плесени
как разорванные каштаны, пролежавшие всё лето, всю осень.

нечего делать и становится холоднее.
ничего не слышится на непроходимой длине,
дома ненарушенные, ненарушенные реки, без
бури, ну, микробы ходят кругами,
разрушенные ямы. кто был душой оставил тело, кто телом – душу,
и так Череповец как домино, внушающее скуку.
не слышно ничего.

пнуть кирпичный осколок – не порежься крошкой —
ноги ниже. отравленный газом,
не прыгай в воды аммиака, тоже скучные,
как рыбы ртути, почти стеклянные, как воздух,
так что по улице можно идти, не смущаем никем.

ㅤ

М-8

дождь и пух почти не прекращаются.
сильно протекает, идти
в другой зал; кто здесь жив как
нагар: или облака, перекрывшие свет, или
карманные окна. кто стоял под дождём — сразу
видно: треск приходит на место. в кожу
вносится расстояние. у деревьев свои комнаты.

полоса жилищ из прихожих. чихаем от
запаха рыбы, камбала
посреди пустоши цеха; тёмен дождь, сколько
можно видеть, чем дальше не находить, тем
терпимей. время куда-то вытягивается
и, может, зарастает. на этом
комплексе переходы насыщают полнее
многих; сколько оставлять запертыми: пыль из
стружки угарного газа. на уровне
глаз – стоящая хвоя, из неё – река,
поле. кровоточит у кого щёки, всё
равно нельзя согнуть пальцы. в окнах
ивы, так ивы – совсем из другого времени.

каштаны среди невынесенного оборудования
превратились бы, превратились в продолжающиеся пятна. кого
мне встречать? одинаковые проходы, и все
собираемся.

ㅤ

Рочегда

безвредные, охотники населяют каждый
дом: в полях, капли, задними
лапками повисают на траве, серые;
тускло; замёрзшие и с замёрзшими; охотники-пауки
перетягиваются друг к другу, но с нами как
бы, обходя.

трава в меньшей степени поле, лишь
лапками повисают на траве пока, как
ставни: тени снимают с места облака, и солнце
видит сны о небе. так и они ведь, перетя
гиваясь, куда не спят: на север.
встречаться не приходится: что сны, —
и пункты, и точки,
как трава ловушками, так деревья — листьями.

как капли, не спят, оттого за час сна
многие тибеллюсы пустеют:
как кожа остаются серые экзоскелкеты.
но идём рядом, и пространство, теряясь,
пересекается в своей ненужности, как и мы,
так что и его не станет. только пыль и дерёт
глаза. трава в ловушках, как деревья в гнёздах.

как травой, так и жуками — не распались.
не замечается пища нами в пути — точно
обходят умерших стороной.

ㅤ

К Холмогорам

как дом, как дом, ещё один, в с. Погост,
пройденный Емецк, сошедший с места; как
сульфитный журчок, как атмосфера из фибра:
из прóдуха капают газ и дождь, прóдух
покидает кошка, изнутри выходит собака,
по нему ползает плесень. как нейтральные
ели, ели, как плотные леса сосен, как газ;
чем комнаты беспокоят, порог, если ни сна,
ни еды?

как лес, река и поле ровны приподнимаясь
кровати, двери. хвост за хвостом, сквозь него
даже мрак становится плотен в ряд,
а свет вовсе — двухэтажный дом (напоминающий).

его пересекает мандаринка, пролетает,
как ядра бактерий — в лицо и сквозь корпуса. непроцеженный воздух,
весь в снегу, в котором ещё выделяются
крыльца: и как-то так прячутся глаза.

ㅤ

Архангельск

кажется, островов стало больше,
тёмные из лесов, в каменной крошке с металлическими листами,
открытые протянутым мостом, одним, ещё одним, пустеющими
под арками. непрочное унося, не переставая,
через них доносится ветер.

вокруг переходы, как повсюду Архангельск, —
только башня показывает, что, отдаляясь,
покидаем его. загустевшая Двина, может, водоросли
под железобетонной постройкой, остающейся, где пришлось.

и башни не стало: теряешь, трасса переходит лес,
и находишь на горизонте, пусть искал и присматривался
к соснам и елям, к их поселенцам и ждал, пока
небо пройдёт. глазам сложно довериться: башня
мелеет. ещё трясёшься, трясёмся, приближаясь к воде.

ㅤ

Ягры

ураган круглыми сутками стоит
у острова Ягры. аурелии покрыли берег
с песком, травой и пухом плесени:
серые, чёрные. уносит, кроме
как деревья приставших.

аллея Памяти и Гордости усеяна учителями,
пришедшими по своему пути. останавливаются
посмотреть на других, засекают,
запоминают улицу и как кто стоит,
одинокий или с кем-то, смотрящие
в глаза. Солнце вышло ещё сильнее, му
ха на стекле, окно дома без ночи. Вот,
теперь видно тропинки и каналы плиток,
и парочку тибеллюсов, поедающих парочку
тараканов, может,
их разорвал бы ветер.

по дорогам взгляды учителей добираются до урагана,
входят после остановок друзей и знакомых
— на этом заходят души, добираясь своими ногами
до точки, в которую, волоча плотное
мастерство, вступаю с ними и я

ㅤ

ㅤ

обложка и иллюстрации: надя захарова