(вне классической филологии, поэзии, переводов и критических статей)

ㅤ

Узнав, что готовится круг публикаций памяти Гриши Дашевского, я не хотела полностью отказываться написать о нём, но и трактовать предполагаемые темы, связываемые с ним, – античность, классфил, стихи, переводы, критика – готовности тоже не вызывало.  

Поэтому, следуя ненаучному, непреподавательскому, нерецензентному настроению, попробую описать несколько впечатлений о Грише в духе, если сказать ближе всего, небольшой непоследовательной хроники.

Когда-то, очень давно (получается, в 1981,) моя близкая родственница, её звали Любочка, сказала мне, что к нам на отделение (классической филологии) поступил сын её начальника, умный, талантливый мальчик, хорошо подготовленный к университету, с большим желанием учиться, но слабого здоровья. Услышав это, я (по отвратительной инерции) подумала, что вот, теперь наверняка будут возможны просьбы о снисходительном к мальчику отношении и тп. Ничего подобного не последовало, а года через два на третий Люба сказала, что Грише очень нравится учиться, что ему легко, интересно, он видит себя в своей специальности и с увлечением занимается научной работой. Научным руководителем Гриши была наша старшая коллега, Клара Петровна Полонская, филолог «старой школы» – она была из поколения легендарного ИФЛИ (окончила Московский университет в 1939), великолепно владела латинским языком, и круг её научных интересов был определен римской литературой. Наши выдающиеся, замечательные М.Л. Гаспаров и С.С. Аверинцев были для неё Миша и Сережа. У Клары Петровны было убеждение, что студентов нужно рано вовлекать в научную работу, а не ждать…Она много лет руководила Научным студенческим обществом кафедры и обожала давать темы для докладов и слушать студентов, она многое поощряла, иногда хвалила, но была и чрезвычайно критичной и строгой до придирчивости. Многие, кто выступал со своими первыми докладами, стали серьезными филологами-классиками и утверждали, что их научная школа началась в НСО. Так готовился и выступал с докладами и Гриша Дашевский. Имея возможность ещё раз отвергнуть здесь сложившееся мнение об отрешенности филологов-классиков от реальной жизни, об их погруженности исключительно в античность и не далее, об их закапсулированности (несчастный Беликов и тп), с удовольствием пишу, что Клара Петровна прекрасно знала русскую и не только литературу, интересовалась событиями в обществе, любила путешествовать, ездила со студентами на музейные практики (Эрмитаж, Херсонес). Именно она в незапамятное время дала мне изданный не здесь роман «Дар» (да, молодые издатели и читатели журнала, такое время было). Почему стоит сказать об этом? Известно, что студент сам выбирает руководителя для своей научной работы. В выборе Григория Дашевского отразились его филологический вкус и человеческие оценки высокого качества. Наверное, особо их объединила ещё и любовь к римской элегии, которой были посвящены в студенческие годы первые работы Гриши и его дипломное сочинение (1988) о Проперции – он из блистательного круга поэтов при Августе, умер молодым (50 до н.э.-15 до н.э.), в чём ещё раз засвидетельствована печальная закономерность. Слова Алексея Игоревича Любжина, великолепного знатока римской литературы и, кстати, переводчика Проперция, в статье на портале Горький о другом римском поэте, Лукане, «Как надо читать «Фарсалию..»?», его примечание «…даже Лермонтов жил дольше» воспринимается как неожиданность и почему-то приближает к этим молодым и даже римлянам. Проперция называют «трудночитаемым», и это про многие стороны его поэзии. Диплом Гриши назывался «Литературная программа IV книги элегий Проперция». Тема, как мы видим, имеет теоретическую направленность, а это насущно и важно для исследования античной литературы и классики в целом. Выбор темы всегда имеет ориентирование на возможности дипломника, сможет ли он справиться? Вероятно, нет необходимости напоминать, что неотерическая поэзия, она, конечно, про любовь, но далеко не только. Не оставим в стороне признания Проперция в его стремлении к греческому миру, хотя бы в III, 21. Четвёртая, последняя книга элегий, демонстрирует «учёность», здесь поэт разрабатывает этиологические мотивы, включая происхождение римских обрядов, реалий, в этом цикле усматривают и дискутируют особое настроение поэта к Августу. Именно в этой сложной по тематике части корпуса Проперция Григорий Дашевский анализирует идею поэтической программы, и такой анализ был филологически трудным и исследовательски амбициозным.  Значит, научный руководитель (прижившемуся для этого статуса сокращению категорическое – Нет)  Дашевского была уверена в успешном результате, и он был достигнут. Разумеется, здесь не предлагается мысль, что широкий филологический кругозор Григория, его способность к тонкому проникновению в текст большой языковой, смысловой и художественной сложности, к точному интепретированию были сформированы его научным руководителем. Однако люди, начавшие в молодости заниматься наукой при умном, высоко профессиональном, строгом и дружественном кураторе, согласятся, как велика для исследователя роль такого научного союза и что она, эта роль, с годами не осознается как меньшая. Дипломная работа Дашевского по римской поэзии показывает, что теоретичный подход был интересен ему уже в молодые годы и позже получил развитие, насколько позволило время. Несколько сожалительно, что в базах данных, например, о Проперции не приводится названная работа Дашевского.

В продолжение некоторой хроники: в январе 1990 не стало Любы, о которой я упоминала в начале. Когда по традиции исполнилось сорок дней от её ухода, когда собравшиеся в доме моих родственников уже почти все ушли, позвонили в дверь, я открыла её и, взглянув в лицо вошедшего человека, спросила «Вы папа Гриши Дашевского?». У пришедшего были Гришины глаза (наоборот, разумеется!), которые наверняка помнят все, кто видел Гришу – такие синие, большие, слегка овальные, простите, «блюдца» («озёра» не пишется). Момент встречи с Гришиным папой запомнился почему-то сильно и режуще.  Ещё помнится, что в глазах Гриши на занятиях и вообще была вдумчивость, серьезность, взрослость, иногда, пожалуй, ироничность, но вот выражения страдания, печали или чего-то подобного всё-таки не было (или не запомнилось мне).  

Гриша ушёл в декабре 2013 года. На его отпевании в храме св. Космы и Дамиана в Шубине (это Столешников) было огромное количество людей, было душно, тяжело, тоскливо, не верилось. На специально поставленных стульях (или скамьях?) сидели родители Гриши и рядом с ними наш преподаватель, учитель нескольких поколений филологов, известный латинист Николай Алексеевич Федоров. У него на лице было выражение сильной боли и невозможности что-то сделать, такое чувство, вероятно, испытывали все, кто был на службе. Гриша Дашевский остается в особом ореоле трагичности и большого сожаления, как это остается для тех, кто был поэт, был талантлив, красив и ушёл молодым. Однако его имя имеет свое звучание не только в силу такого ореола, его наследие (странное о молодом человеке слово) оказалось близко воспринятым, может быть, даже понятым – во всяком случае, хочется и есть основания так думать, оно провоцирует к изучению. Просто невероятно здорово, что сейчас студенты уже пишут свои первые научные работы о его стихах, и, наверное, эту непоследовательную хронику можно не продолжать, но даже в ней без классической филологии оказалось невозможно.

ㅤ