***

В «Кадише по нерождённому ребёнку» травма порождает избыток слов, Имре Кертес не может обходить по кругу, он повторяет одни и те же вещи, переходя с крика на бормотание (сквозь немой текст почти слышны прыгающие интонации) как человек, которому нужно говорить, чтобы не молчать, чтобы не остаться с языком (с бедой) наедине. Целан же касается слова, а потом обжигает руку, передумывает его брать, отталкивает. *Не горло обжигает, а действительно руку: мне видится Целан тем, кто ищет ответы в мире, а не в языке. (возможно это то, что Ольга Седакова назвала в заметках о нём «более первое, чем язык»)

Оба способа говорить – способы жить после катастрофы, после осознания невозможности высказаться: либо ты говоришь без умолку (отсюда «я не могу остаться один/одна сейчас, мне всё время нужно быть с людьми, мне всё время нужно рассказывать им одно и то же»), либо молчишь язык, пересобираешь его, говоришь с трудом, пунктиром, пытаешься войти в него заново, примеряясь к словам, ощущая их, как чужую одежду. 

Избыточная речь – тот же языковой барьер, то же онемение перед вывернутым наизнанку миром. Невозможность языка переживается одинаково сильно и в случае, когда ты говоришь много, и когда говоришь трудно, выцеживая из себя звуки. Как после серьёзных потрясений слова ощущаются как пыль, как будто смыслы запылились словами и их не передать больше. Кажется, после пережитого шока можно создать либо герметичный текст, куда упакован закрытый опыт, либо шокирующе открытый текст. Но дело даже не в этой необязательной оппозиции, а в том, что в обоих случаях пишущий беззащитен и гол в одинаковой степени: оставить эти тексты без должного внимания в некотором роде как оставить человека, которому противопоказано оставаться одному, наедине с собой. 

(Сам Целан не считал свои стихи герметичными)

***

*** 

— У неё уже стёрся хрусталик, она плохо видела, это операция, когда заменяют, ты поняла? Это совсем не больно, просто вытаскивают хрусталик, который стёрся, и короче вставляют новый. Это совсем не больно, но ты поняла о чём я? Она уже старенькая и совсем плохо видит, ей просто вставят новый хрусталик, старый совсем стёрся, ты поняла о чём я? Она сейчас реально лучше видит, у неё новый хрусталик теперь. А старый куда дели? Может, выкинули или похоронили? Чего хоронить? Хрусталик, он же часть тела. Ладно, наверное, просто выкинули куда-то. В общем это такая операция просто, старый вынимают, и вставляют новый, это совсем не больно

***

В статье «Апофатический подход у Целана и Джакометти» Н. А. Бакши говорит о том, что фигуры Джакометти истощены, но они одновременно и танцуют, и взлетают. В случае с поэзией складывается похожее ощущение: язык и Целан находятся в отношениях, подобных дереву с забором, они борются и прижимаются друг к другу одновременно. Измождённые слова, сопротивляясь, бесконечно долго переходят в танец. Но процесс перехода, процесс полного освобождения, процесс становления тяжелого вещества парящим и свободным никогда не совершается до конца. 

«В первый момент нам кажется, что мы имеем дело с истощенными мучениками из Бухенвальда. Но в следующее мгновение мы уже думаем иначе: эти хрупкие, растворенные фигуры поднимаются в небо, в каждом из них мы переживаем Вознесение, ускользание. Они танцуют, они сами танцы, созданные из того же невесомого материала, что и преображенные тела, о которых нам было проповедано. И пока мы наблюдаем за этим мистическим взлетом, изможденные тела расцветают и перед нами предстают только цветы земли»

***

***

-Мы сегодня всей семьей ездили чистить ковры на дачу.

-А почему не во дворе около дома?

-Ты что! Это же целая церемония вытряхивать ковры, мы всегда делаем это торжественно. Это смешно как-то? Они очень пыльные.

***

***

Эмоции эфемерны и неожиданны, ими легко манипулировать, за них вряд ли нужно держаться крепко, их нужно просеивать, смотреть на них на расстоянии, как на чужие, анализировать. Если можно манипулировать нацией, обращаясь не к темной стороне человека, а напротив, руководствуясь идеалами, апеллируя к тому, что люди в большинстве своём привыкли считать ценным, то рассказывая о трагедии открыто, есть риск превратиться в глашатая, в того, кто будет продолжать тот же разговор, напоминающий суд. Здесь каждый зашифрованный текст становится растворенным топором, то есть чем сложнее шифр, чем лучше рассеян смысл, тем меньше в этом будет категорий и лозунгов – будущих топоров, будущих манипулятивных узлов. 

***

«Если бы он был молчанием пуст, но он молчанием полон»                                     

***

Поверх текстов Целана ощущается едва уловимая тонкая сеть. Как если только что произошло трагическое (личное или общее на всех) событие, люди зашли в социальные сети, и все фотографии, все слова, которые раньше казались понятными или и вовсе полыми, теперь просеиваются сквозь сито боли, страха или непонимания. Так, ужас, который не мог быть спрогнозирован, меняет привычные явления, места и людей. Ресентимент, сочувствие, злоба, жалость или отчаяние — не так важно, но если мы наложили этот фильтр на стихотворение, то оно читается иначе. Некое контекстуальное знание, которым чаще всего читатель не хочет обладать, но которое как-то диффузионно  до него доходит, меняет ощущение от прочитанного.

***

Темы для текстов о Целане:

*Топонимы у Целана, Целан как географ, картография Целана (опираясь на статью Анны Глазовой «Воздушно-каменный кристалл. Целан и Мандельштам»)

*Катафатический метод у Целана 

*Плагиат: как мысли о возможности неосознанного копирования или дальнейшнего упрёка в нём полностью разрушают текст (Учитывая, что все тексты Целана полны отсылок)

*
*
*
*
***

«в тени от следа»

След есть, но не он в тени, а мы в тени от него, как если бы тень защищала, укрывала нас от следов (улик, документов, отпечатков, отметин, шрамов, результатов, итогов, следствий, плодов, лучей, отблесков, искр, атомов, трасс, треков, отголосков, отзвуков, намёков, увражей, брызг, меток, исков, доказательств, списков, перечней, номеров). След хочет поймать, но не видит нас, мы прячемся от него в тени. Почему и что с этим следом не так – чем он страшен,

***

Метательное древко, на дыхательном пути,
так блуждает оно, мощно-
крылое, полное
правды. На
звёздных
дорогах, зацелованная
осколками разных миров, ставшая шрамом
крупинок времени, пыли времени, с вами
сиротеющая,
лапилли, из-
мельчавшая, окарленная, из-
ничтоженная,
изгнанная и опрокинутая
рифма самой себе, —
так приносится,
прилетает, так приносится
снова, домой,
чтобы в течение удара сердца, тысячелетия
замереть, словно
единственная стрелка в кругу,
который душа,
который его
душа
описала,
который
душа
оцифровала.

Из книги «Роза никому», Перевод Анны Глазовой

***

Рис. 1-3  – лапилли