2 эссе из книги «Ханс-Георг Гадамер: кто этот я и кто этот ты? Комментарий к “Кристаллу дыхания” Целана».
Перевод эссе, стихотворений и комментарии Алёши Прокопьева.
Предуведомление
Публикация в «журнале на коленке» предваряет полную публикацию на русском книги Hans-Georg Gadamer. Wer bin Ich und wer bist Du? Kommentar zu Celans Atemkristall, Suhrkamp Verlag, 1973 (первое издание) Полностью эссе Гадамера к стихам Целана из коллекционного сборника «Кристалл дыхания» (Suhrkamp Verlag, 1965, тираж 85 нумерованных экз., с офортами жены поэта Жизель Лестранж) готовятся для скорого выхода в издательстве Jaromir Hladik press. Публикация сборника «Кристалл дыхания», в свою очередь, должна предшествовать публикации (издательством libra) книги Пауля Целана «Поворот дыхания», Atemwende, первый раздел которой с небольшими изменениями и составляет «Кристалл дыхания». Это будет уже пятый сборник стихов Целана в переводе и с комментариями Алёши Прокопьева. (Ханс-Георг Гадамер: из книги «Ханс-Георг Гадамер: кто я и кто ты? Комментарий к “Кристаллу дыхания” Целана, Suhrkamp Verlag, 2019).
| 1 DU DARFST GETROST… |
Ты можешь в отраду очей
снегом меня угощать:
летом, когда я к тутовому
дереву на ходу плечом прирастал,
всякий раз крик был: новый шёл
лист.
Du darfst mich getrost
mit Schnee bewirten:
sooft ich Schulter an Schulter
mit dem Maulbeerbaum schritt durch den Sommer,
schrie sein jüngstes
Blatt.
Ханс-Георг Гадамер
Это стихотворение служит проэмием ко всему циклу. Трудный для понимания текст начинается странно, безо всякой связи с чем-либо. В нём царит какой-то острый контраст: снег, это всё уравнивающее начало, замораживающее, но и умиротворяющее, — снег не только подаётся как угощение, но и желанен в этом качестве. Видимо, потому что оставшееся для говорящего в прошлом лето с его изобилием: ростками, лопающимися почками и распускающимися цветами, — было трудно переносимо. Понятно, что столь же мало имеется в виду действительное лето, как и действительная зима с её снегом, которым Ты может угощать говорящего. Под словом “лето” подразумевается время сверхполноты бытия, по сравнению с которым скудость зимы воспринимается как благо(деяние). Говорящий шагал по лету плечом к плечу с тутовым деревом (Maulbeerbaum), неустанно выгоняющим листья . Оно здесь воплощение движущей силы и мощно и заново самовоспроизводящейся энергии, символ неутихающей жажды жизни. Ведь тутовое дерево в отличие от других растений выгоняет свежие листы не только весной, но и на протяжении всего лета. Мне кажется неверным в этой связи начать вдруг вспоминать обветшавшие аллегории барокко. Не будем забывать: в лице Пауля Целана мы не просто встречаемся с poeta doctus (лат. «ученый поэт»), но, что ещё больше поражает, с блестящим знатоком естественно-научных реалий. Хайдеггер рассказывал мне: гост̀я у него в Шварцвальде, Целан удивил хозяина тем, что гораздо лучше него разбирается в местной флоре и фауне.
Вот и здесь следует всё понимать как можно более конкретно. При этом нельзя забывать, как поэт работает с языком: он использует слова не только для описания, но и постоянно играет со значениями и побочными смыслами. И тогда встаёт вопрос, не является ли морфема Maul (рот, пасть, мордочка), входящая в слово Maulbeerbaum (шелковица, тутовое дерево), частью словесной игры? Не его ли крик трудно переносим для Я стихотворения? Даже если мы готовы допустить такое, никуда не денется требование в первую очередь строгой когеренции, и оно должно быть соблюдено в первую очередь. Название растения Maulbeerbaum довольно употребительно, и следуя логике стихотворения, в котором это название звучит, мы приходим к совершенно однозначному выводу, что нас отсылают не к плоду шелковицы (Maulbeere) и не ко рту (Maul), а к свежей зелени, украшающей дерево в течение всего лета. Отсюда и должна всякая чистая аналитика брать направление своей мысли. И мы видим, что дальнейший анализ в итоге указывает на область молчания или невероятно аскетичной речи. Но благодаря параллели с Maulbeerbaum здесь проводится мысль вовсе не о плодах тутовника (Maulbeere), а о пышности его листвы. Таким образом двойное значение Maul получает не благодаря контексту: к крику листа ведёт само движение мысли. Слово “лист” (Blatt) стоит в самом конце стихотворения, и тем самым в сильной позиции. Значит, тут главное лист, а не плод, вот что говорит нам анализ. И возможно, на каком-то уровне словом ”крик” читателя отсылают к составной части в названии дерева, Maul, и обнаруживают его связь с речью. И правда, есть ведь любители чуть что к месту и не к месту открывать рот. И из него выливаются всякое тщеславие и пустота. Но это ничего не меняет в том, что слово Maul вовсе не выступает как самостоятельная смысловая единица, а только как инициирующая значение слова Maulbeerbaum. Но плод ли это зева (букв. “ягода рта”, Maulbeere) или цветок уст, — не это кажется мне тем путём, которым надо переходить от первого уровня говорения, когда мы движемся в транспозиции (действительно) сказанного по направлению, на которое указывает нам это многоуровневое стихотворение.
И тогда сам собой назревает вопрос, что есть то, что “высказывает” стихотворение, то есть к чему устремляется текст для обретения смысла. Обратимся к отдельному высказыванию “плечом к плечу”: шагать плечом к плечу с тутовым деревом явно означает не отставать от него, и руководствоваться тем, как оно поступает со своим произрастанием, и здесь это может значит: обращаться внутрь самого себя. В любом случае надо рассмотреть, что значит, “всякий раз”. Этим подчёркиванием возобновляющегося движения как бы напоминается, что надежда, чтобы тутовое дерево жизни сопровождало субъекта стихотворения в тишине и молчании, ни разу не сбылась. Всякий раз происходило раскрытие листа, вызывавшее жаждущий крик младенца и не оставляющее в покое авторское Я.
Спросим теперь дальше: кого здесь называют словом Ты? Пожалуй, ничего более определённого не придумать, чем что-то другое или кого-то другого, принимающего, по завершении лета как гостя то Я, что шагало по отнюдь не самому спокойному пути. Поскольку это Я сопровождал беспрестанный крик жажды жизни, постольку и снег, нечто однообразное, не вызывающее ни соблазна, ни раздражения, по контрасту воспринимается как благо(даяние). Именно снег призван стать угощением, то есть собственно радушным приглашением в гости. Кто может точно установить, что там разыгрывается между требованием и самоотречением, между летом и зимой, жизнью и смертью, криком и тишиной, словом и молчанием? А вот что определённо содержится в этих словах, так это готовность принимать другое, чем бы оно ни было. Так что мне представляется вполне возможным прочитать эту готовность как готовность в конечном итоге к смерти, то есть как принятие последнего, крайнего антагонизма к “слишком-многости” жизни. Ведь тема смерти неизменно присутствует у Целана, без всякого сомнения и этот цикл не исключение. И тем не менее нужно напомнить себе об определённости контекста, присущего стихотворению, являющегося проэмием “Кристалла дыхания”. Она указывает нам на дыхание и тем самым на образованное этим дыханием событие речи.
И снова спросим: что значит здесь снег? Намекает ли это слово на опыт поэта? Или это слово самого стихотворения, слово, которое высказывается через него, поскольку снег своей непритязательностью хранит в себе зимнюю тишину, которая здесь понимается как дар? Или оно имеет в виду нас всех и является тишиной после столь многих слов и которое кажется нам и является к нам как благо? На этот вопрос нет ответа. Различие между мной и тобой, между Я поэта и нами всеми провести не удаётся. Стихотворение говорит о том, что тишина необходима и поэту, и нам всем. Это та тишина, которая слышна при “повороте дыхания”, этом тишайшем возобновлении дыхания божественного творения. Ибо “поворот дыхания” и есть прежде всего чувственный опыт безмолвного, бездвижного мгновения между вдохом и выдохом.
Не могу отрицать, что этот момент поворота дыхания, момент, когда дыхание обращается вспять, ведёт не только к неподвижному пребыванию в самом себе, но и позволяет тихо зазвучать надежде, с этим поворотом связанной. Так, он говорит в “Меридиане”: “стихо-творение (Dichtung, курсив мой — А.П.), оно может означать и поворот дыхания”. Но поэтому невозможно как следствие не заметить значения “тихого” дыхания. Это стихотворение истинный проэмий, который как в музыкальной композиции задаёт тон целому. Стихотворения “Кристалла дыхания” и правда тихи и почти незаметны, как поворот дыхания. Они свидетельствуют о последних жизненных невзгодах и одновременно по-новому способствуют их преодолению или лучше: не преодолению, а восхождению к обличению речи плотью. Их слушаешь так, как слушают глубокую тишину зимы, укутывающей всё своим покровом. Самое тихое выделяется в кристалл, крохотный и легчайший, и одновременно вернейший: в истинное слово.
| Взгляд переводчика |
ТЫ МОЖЕШЬ в отраду очей
снегом меня угощать…
Du darfst mich getrost…
Все имеющиеся в ст. мотивы связаны с использованными ранее топосами: снег ассоциируется с памятью об умерших или с миром умерших; стоять (или шагать) бок о бок (или “плечом к плечу”) с деревом восходит к мотиву Георга Хайма (Georg Heym): вегетативного прорастания любимых друг в друга (Deine Wimpern, die langen… см. примечания к ст. “Слово это: «в глубине – твоих глаз – утонуть»”, Этого Никто Роза), (см. тж. Белое и Лёгкое, Решётка речи — “я плечом к тебе голо прирос”); крик только что распустившегося листа с мотивом лопающихся почек (Умершие, / вскрывшись почкой, цветут — Око времени, От порога к порогу), одновременно сближая мотивы смерти и рождения (крик младенца), либо мотива “смерти как рождения”.
Кроме того, мотив прорастания в Другого (всё равно, растение это или человек, поскольку либо растение мыслится антропоцентрично, либо человек вегетативен), тесно связан с темой Диалога, о которой будет сказано в другом месте.
Что касается топоса “рот”, то он станет “свежим, как мак забытья” уже в первом сборнике (Вечность, Мак и память), то есть от него и правда скорее ждут молчания, чем крика2.
Но не менее важна и вторичная метафоризация разложенного на составные части композита. В слово Maulbeerbaum (тутовое дерево или шелковица3) входит Maul (пасть, морда/мордочка, рот): оно снова звучит во втором стихотворении (См. ст. “Протравленная…” Von Ungeträumtem geätzt…), где насыпается “холмик жизни” (замечательный оксюморон, потому что горка или холмик напоминает о могиле и одновременно о кротовине, проделаной кротом: der Maulwurf, крот). Второе стихотворение к тому же заканчивается словом “во рту”. И крик только что распустившегося листа в первом стихотворении тоже по ассоциации вызывает к жизни слово “рот”.
Также невозможно пройти мимо ст. из сб.: Неизбежность света, Lichtzwang, 1970.
In die Nacht gegangen, helferisch,/ ein stern-/ durchlässiges Blatt/statt des Mundes: /es bleibt/ noch etwas wild zu vertun,/ bäumlings.
В ночь ушел, на подмогу, / звёздами- / продырявленный лист / вместо рта: / есть / ещё что дико проматывать / деревьям под стать.
Ты можешь в отраду очей…
Du darfst mich getrost…
Слово “отрада” диктуется в переводе слова getrost по аналогии с названием цветка очанка Augentrost (букв.: “отрада глаз” или “исцеление глаз”) в ст. Todtnauberg (тематизировавшего встречу-невстречу Хайдеггера с Целаном, Неизбежность света, Lichtzwang).
новый шёл
лист…
schrie sein jüngstes
Blatt…
слово Blatt имеет и другие значения, и нельзя сказать, что они совсем не имеют отношения к сказанному: это может быть и газета (и тогда релевантным оказывается рассуждение о крике и крикунах), и лист гравюры после проката (и тогда это благодарность Жизель за сотрудничество и помощь).
В примерно 800 стихотворениях, написанных Целаном в период с 1938 по 1970 год, тема речи и молчания играет важную роль: более 400 ссылок относятся к области языка; комплекс молчание встречается целых 50 раз4.
Ещё одна возможность интерпретации появляется при сопоставлении со ст. Beider entnarbte Leiber… (Клубочки солнц, Fadensonne, 1958), где вторая строка:
beider Todesblatt über der Blöße…
над наготой Обоих: лист (с дерева) смерти…
упоминает лист, которым прикрывается Адам, познавший свою наготу (связь его с древом смерти, упоминающемся в Каббале, Целан вычитал у Гершома Шолема5).
Перевод выполнен так, чтобы оставались открытыми все возможности интерпретации.
| 2 VON UNGETRÄUMTEM geätzt |
ПРОТРАВЛЕННАЯ Не-приснившимся сном,
бессоньем исхоженная хлебная земля
насыпается холмиком у к-рото-вины жизни.
Из мякиша её, из комочка,
ты заново месишь наши имена,
которые я, — глаз,
похожий на твой,
на каждом пальце, —
ощупываю в поисках места, где бы
прорасти к тебе,
яркая
свеча голода во рту.
VON UNGETRÄUMTEM geätzt,
wirft das schlaflos durchwanderte Brotland
den Lebensberg auf.
Aus seiner Krume
knetest du neu unsre Namen,
die ich, ein deinem
gleichendes
Aug an jedem der Finger,
abtaste nach
einer Stelle, durch die ich
mich zu dir heranwachen kann,
die helle
Hungerkerze im Mund.
Ханс-Георг Гадамер
Крот за работой. Оспорить это как нечто, вызванное к жизни благодаря изначально данной семантической картине, невозможно. Слово aufwerfen (wirft…auf выкапывает, выбрасывает вверх) не даёт такой возможности. То, что субъектом этого насыпания земли горкой является хлебная земля, не должно сбивать с толку, но вводит первую тему для транспозиции — от крота (Maulwurf) в движение по жизненному пути, которое происходит как в лунатическом сне, когда незрячий идёт по “хлебной земле”. Последнее вызывает ассоциацию с зарабатыванием на кусок хлеба, и с хлебом насущным, и всем тем, что так или иначе связано с бременем жизни. И вот что стихотворение говорит: то, что движет неустанно копающее существо, и что мы называем словом “жизнь”, это “не-приснившееся сновидение”. Таким образом, это то, что было упущено или не допущено, то, что благодаря своей постоянной едкости не останавливается в своём движении: оно разъедает всё, что встречается на пути. Разъедающая кислота, исходящая из того, что настаивает на аскезе, — одна из путеводных метафор рассматриваемого нами цикла и, вероятно, человеческой судьбы, как её видит поэт. То, по чему бродят, — это хлебная земля, обещающая насытить блуждающего, но эти блуждания ни к чему не приводят. Блуждание и копание происходят в отсутствие сна, то есть нет возврата ко сну и мечтам, и поэтому кротовина становится всё больше и больше, пока наконец не превращается в холм(ик). Она превращается в целую гору жизни. Но здесь это звучит так, словно жизнь погребена под своим тяжким грузом. Она прокладывает свои следы, подобно тому, как крот прокладывает свои ходы, узнаваемые по кротовинам, которые он насыпает роя землю снизу.
На самом деле, гора жизни это мы, со всеми нагромождениями нашего опыта. Это видно по продолжению:
Aus seiner Krume
knetest du neu unsre Namen
Из мякиша её, из комочка
ты заново месишь наши имена
Возможно, здесь скрываются библейские мотивы или еврейский мистицизм. Но стих Целана обретает смысл, даже если не принимать их в расчёт, а просто помнить стихи из Книги Бытия, одновременно перестав на них концентрироваться. Если наши имена заново замешиваются из тяжкого бремени жизни, то из этого материала опыта, несомненно, должен складываться весь наш опыт мира. Вот что означают здесь «наши имена».
Ведь имя это то, что даётся нам изначально, и то, чем мы не являемся. При назывании человека тем или иным именем никто не может знать, что станет с тем, кого он этим именем нарекает. Так обстоит дело со всеми именами. Только с течением жизни они становятся тем, что мы есть: потому что как мы становимся тем, что мы есть, так и мир становится тем, чем он для нас является. Это означает, что “имена” постоянно замешиваются заново, или они по крайней мере находятся в процессе продолжающегося формирования. Кто нас мнёт и лепит, не говорится. Но это некий Ты. Аллитерация neu и Namen связывает обе части стихотворения воедино так, что на середину приходится ударение лёгкого хиатуса (зияния), который сказывается на следующей строке.
Тут общее для всех обособляется — наши “имена” вдруг превращаются в Я: “которые я…” С этим внезапным Я движение жизни только и начинает приобретать собственное тайное направление, поскольку “Я” работает против постоянно растущего Сокрытия и ищет прохода в Открытое. Я, неудушенное Я под растущим холмиком жизни или горой жизни, которую здесь насыпает крот, Я всё ещё действует и находится в поиске — чтобы увидеть сияние, пусть и вслепь, как крот. Я может нащупать рукой только то, что к нему ближе всего. И всё-таки приходит осознание: наш слепой глаз похож на “твой”.
Возможно, поэт имеет в виду конечности крота, те особые светлые участки его лап (в оригинале — “рук крота” Maulwurfshand. — А.П.), которыми он роет свои ходы, ведущие его в темноте к сияющему выходу. В любом случае существует напряжение между копанием во тьме и стремлением к свету. Однако путь во тьме — это не только путь, ведущий к свету, но и сам по себе путь света, само по себе сияние. Обратите внимание, как в предпоследней строке сияние (die Helle) буквально расширяется за счёт самодостаточности этого атрибута. Это особое сияние. Ведь это работа Я, и это не что иное, как бодрствование (и оно прирастает к…). Бодрствование, однако, предполагает отказ от сна и сновидения, о котором говорилось в начале, и точно так же под «свечой голода» подразумевается голод, т. е. отказ от насыщающего хлеба, который делает гору жизни нашим бременем.
Таким образом, это упорство на обретении света и стремление к свету сродни подвигу поста. Заключительный образ «свечи голода во рту» интерпретирует сказанное через определённый религиозный ритуал, и поэтому «Ты», которого ищут, характеризуется как ритуальный объект почитания. Как рассказал мне Чижевский6, на Балканах существует обычай “свечи голода” (у дверей церкви), которая делает благочестивый пост видимым для всех — своего рода молитвенный и просительный пост, который берут на себя родители, надеющиеся на возвращение сына. Аналогом ему может быть аскеза «поста», сопровождаемая здесь стремлением к свету.
Но особенность этого молитвенного поста очевидно в том, что в словах “свеча во рту” видно стремление к свету. Вероятно, они должны означать, что речь идёт не об обычном воздержании, но о том, что Я запрещает себе все достаточно насыщающие слова, которыми обходятся в жизни — с целью самому стать способным к истинному, освещающему слову. Так ритуал красноречиво становится подвигом веры совершенно иного рода. Явно же нет такого ритуала, когда во рту держат свечу! Более того, этой парадоксальной связью стихотворение убивает ритуал. Это совершенно другой пост, и то, для чего к нему прибегают, совершенно иного рода. Милойчич7 познакомил меня с другой версией этого обряда: обнищавший вконец человек, которому прежнее общественное положение не позволяло просить милостыню, ложился у врат церкви и затепливал рядом с собой “свечу голода”, чтобы показать, что может получать подношения незаметно для других. В этом случае свеча голода указывает на то, человек держит пост не добровольно, а под гнётом обстоятельств, нужда вынуждает его пойти на этот шаг.
В любом случае здесь говорится “во рту” — и речь идёт об истинном слове, по которому Я испытывает голод или близок к тому, чтобы от голода по нему умереть. Об этом, мне кажется, можно догадаться и без привлечения фольклористики, связав ритуальное использование “свечи голода” и “во рту”. Намекает ли свеча голода сверх того, как всякая свеча, на то, что нашему насущному стремлению к свету положен некоторый срок? Возможно. Однако как бы там ни было, когда замешиваются «наши имена», человек не перестаёт стремиться к свету. Движение стихотворения явно двунаправленное: Одно движение совершают все, так как их подгоняют не-приснившиеся сны, и люди прокладывают всё более длинную колею и насыпают всё более давящую гору жизни. Второе — это подземное движение «Я», которое пробивается к свету, как слепой крот. Вспоминается “копающий (землю)” дух Якоба Буркхардта8:
Der Geist ist ein Wühler.
Дух это крот (или землеройка)…
Давайте еще раз проследим за движением транспозиции, в которое мы попали: кто здесь «ты»? Тот, кто заново замешивает имена, кто обладает истинно видящим оком, кто обещает истинное насыщение и озарение? Кто есть я и кто есть ты? Переход к Я неожиданный и сильно акцентированный. Он выделяется из общей судьбы всех. Холм жизни каждого набрасывается постоянно и из неё складывается смысл и бессмысленность всякой жизни. Так замешиваются все наши «имена». Но не все они, а одно Я, которое здесь и есть “я”, замешивает эти имена. Действия поэта резонируют, когда он пытается сделать это с именами, со всеми именами. Итак, подтверждается: «имя» означает не только имена людей. Оно, безусловно, означает целую гору слов, язык, который лежит на всём жизненном опыте, как некое бремя. Этот замешиваемый язык проверяется на проницаемость, чтобы увидеть, не позволяет ли он где-то прорваться к свету. Мне кажется, что здесь описываются именно аскеза и честь поэта. Но только ли поэта?
| Взгляд переводчика |
ПРОТРАВЛЕННАЯ неприснившимся сном…
VON UNGETRÄUMTEM geätzt…
Протравленная… — нередкая у автора примета художественного быта: см. выше об офортах Жизель Лестранж для Atemkristall.
я, — глаз / … на каждом пальце…
ich, ein deinem / gleichendes / Aug an jedem der Finger…
Мотив пальцев с глазами (зачастую в виде колец) из важнейших, см., нпрм. в раннем стихотворении — кольца на пальцах являются частью неназванного/неназванной “ты”:
К Лютне
Свет персика, цветов его, медлит и мается,
но вскоре у твоей щеки ему играть в огне,
так что стекло зеркал моих сломается –
Я есть, и страшно мне.
Мой вестник камешки подносит светлые,
из шахт серебряных их месяц шарит, дуя:
твоим глазам из бархата до них нет дела – и
Я знаю, жду я.
Когда придёт в одеждах из фиалок,
кому на пальцы ты наденешь кольца, часть свою,
и шёлком рук обвеешь в залах –
Увижу я и запою.
ZUR LAUTE
Das Licht der Pfirsischblüte zaudert,
doch spielt es bald um deine Wange,
daß meiner Spiegel Glas erschaudert –
Ich bin und bange.
Mein Bote bietet helle Steine,
die Mond aus Silberschluchten scharrte:
dein samtnes Auge kümmern keine –
Ich weiß und warte.
Wenn jener kommt im Veilchenkleide,
steckst du ihm an die Finger Ringe,
schlagst um ihn deiner Arme Seide –
Ich seh und singe.
См. далее, нпрм.: Шансон одной дамы, Мак и Память (“Есть некто, кто носит мои глаза…Он их носит на пальце, как кольца”). Упоминание о кольцах (на пальцах) в стихах Целана всякий раз вызывает поэтому к жизни представление о том, что это могут быть и глаза. Более того, одновременно глаз может быть и головокружительным образом не что иное, как Я субъекта стихотворения.
Некоторое представление о том, как глаз превращается в субъект, даёт (насколько это неожиданно?) кинематограф.
Комментарий Барбары Видеман (B. Wiedemann) к стихотворению «Вода и огонь», Мак и память (Wasser und Feuer, Mohn und Gedächtnis):
«Париж, сентябрь 1951 г., повод указан на черновике от руки: «Mademoiselle Julie, Strindbergfilm -/». Фильм шведского режиссера Альфа Шёберга (Alf Sjöberg) «Фрёкен Юли» (Fröken Julie [Miss Julie]) https://sv.wikipedia.org/wiki/Fröken_Julie_(film,_1951), снятый по одноименной пьесе Августа Стриндберга, получил Золотую пальмовую ветвь на Каннском кинофестивале 1951 года (первая половина сентября) и затем был выпущен на экраны французских кинотеатров; это психологическая драма, в которой главная героиня в конце в отчаянии лишает себя жизни».
К комментарию Видеман можно добавить несколько кадров из фильма. Фрёкен Юли в Иванов день случайно застаёт на сеновале свою камеристку Виолу (и невольно подглядывает за любовной сценой в щель между досок). Оператор показывает сначала один глаз фрёкен, затем второй. Помните картину Хуана Миро с глазами на ножках?
Это всё в ту же кассу. На мой взгляд, способ, каким показаны глаза главной героини, не мог оставить Пауля Целана равнодушным. Так что фильм послужил отправной точкой не одного разбираемого сейчас стихотворения.
Из мякиша её, из комочка…
Aus seiner Krume…
Слово Krume (крошка, комочек) настолько важное для Целана, что совершенно невозможно и здесь пройти мимо него:
Нпрм.:
Deiner Mutter Mündel bückt sich nach der Krume Lichts.
Твоей мамы вскормленник нагибается за крошкой света. (Попутчик, Мак и Память. Reisekamerad, Mond und Gedächtnis)
Или открывающее сб. От порога к порогу ст. “Я слышал — сказано было…”:
ich las nur vom Boden auf jene Krume,
die deines Auges Gestalt hat und Adel,
ich nahm dir die Kette der Sprüche vom Hals
und säumte mit ihr den Tisch, wo die Krume nun lag
…подобрал лишь комочек земли,
подобие царственного глаза твоего,
и сняв с твоей шеи цепочку клятий,
вкруг стола положил, где комочек лежал…
таким образом комочек земли, у которого буквально: “тот же разрез глаз и благородство, что и у тебя”, связывается с крошкой света, и одновременно с глазом (глазами).
knetest du neu unsre Namen
ты заново месишь наши имена…
kneten (месить) предикат при этом Никто,
ср: Никто нас (не) будет лепить (Psalm, Die Niemandsrose)
так что вряд ли он (этот Никто) не будет лепить, если выясняется, что он (всегда) заново месит наши имена.
На “копающий дух” Бургхардта, которого вспоминает Гадамер, Целан несомненно саркастически намекает в открывающем сб. Die Niemandsrose стихотворении “Земля была внутри них, / и они копали.” Не только о бесполезном и бессмысленном, но и бездуховном, античеловеческом труде, которым заключённых заставляли заниматься в лагере Табарешты в Румынии.
//////////// Один из офортов Жизель Лестранж для сборника “Кристалл дыхания”
1 Celan, P., Atemkristall. Mit 8 Orig.-Radierungen von G. Celan-Lestrange. (Paris, Brunidor) 1965. Пауль Целан. Кристалл дыхания. Коллекционное издание первого раздела будущего сборника “Поворот дыхания”Atemwende, иллюстрированное офортами жены Целана Жизель Лестранж. 85 экземпляров, 70 из которых нумерованные.
Hans-Georg Gadamer, aus Hans-Georg Gadamer: Wer bin Ich und wer bist Du? Kommentar zu Celans Atemkristall, Suhrkamp Verlag, 2019 (Ханс-Георг Гадамер: из книги «Ханс-Георг Гадамер: кто я и кто ты? Комментарий к “Кристаллу дыхания” Целана, Suhrkamp Verlag, 2019).
2. На самом деле тематизация молчания происходит уже в раннем творчестве Целана. См. нпрм.: Der Traum vom Schweigen. Paul Celans frühe Arbeit (1948) über den surrealistischen Maler Edgar Jené. Von Oliver Wieters, M.A., Doktorand phil. Tübingen und Hamburg 1997/2000. Manuskript. https://www.oliverwieters.de/der-traum-vom-schweigen-edgar-jene-paul-celan-von-oliver-wieters.html#post-3645-endnote-2
3. Шелковица (тутовое дерево) встречается у Целана с эпохи ранних стихотворений, написанных ещё в Черновцах, и наряду с тополем и буком своеобразной “троицей” предстательствует за флору родной ему Буковины. В области мифологического у Целана нельзя забывать также и о мировом древе, растущем корнями вверх (ясень-игдрасиль), и о “самом белом дереве”, оно же древо смерти (своеобразной оппозиции библейскому древу жизни).
4. Jacob Steiner, „Sprache und Schweigen in der Lyrik Paul Celans“, in: Psalm und Hawdalah. Zum Werk Paul Celans. Akten des Internationalen Paul Celan-Kolloquiums New York 1985, hrsg. v. Joseph P. Strelka, Bern/Frankfurt am Main/New York/Paris 1987, pp. 126-142, hier: pp. 129f.
5. Гершом Шо́лем (нем. Gershom Scholem, собственно нем. Gerhard Scholem, 5 декабря 1897, Берлин — 21 февраля 1982, Иерусалим) — еврейский философ, историк религии и мистики. Крупнейший исследователь каббалы, Шолем противопоставил свой подход к еврейской мистике, еврейскому языку и еврейскому мессианству (Шабтай Цви) позитивистским традициям исторических и филологических исследований иудаизма, сложившимся в Германии в XIX в. Работы Шолема по иудейской мистике оказали влияние не только на Пауля Целана, но и на Борхеса (с которым он встречался в Иерусалиме), Умберто Эко, Жака Деррида, Джорджа Стайнера, Харольда Блума. Шолем возражал против смертного приговора Адольфу Эйхману и критически отнёсся к книге Ханны Арендт «Эйхман в Иерусалиме» (1963), увидев в ней недостаток солидарности с еврейством.
6. Дмитрий Иванович Чижевский, рус. дореф. Чижевскій; укр. Чижевський; нем. Tschižewskij; 23 марта [4 апреля] 1894 года, Александрия, Херсонская губерния, Российская империя — 18 апреля 1977 года, Хайдельберг, ФРГ) — российский и немецкий славист, философ, историк церкви, палеограф, литературовед русско-польского происхождения.
7. Вла́димир Ми́лойчич, серб. Vladimir Milojčić (7 февраля 1918, Загреб — 19 февраля 1978, Гейдельберг) — сербский археолог, работавший с 1940-х гг. в Германии. Получил известность как исследователь доисторических культур Европы.
8. Jacob Burckhardt. Weltgeschichtliche Betrachtungen, 1905. Точная цитата: «Allein der Geist ist ein Wühler und arbeitet weiter.» “Вот только Дух (или Разум) это крот (или землеройка: — der Wühler: копающее животное. — А.П.) и он продолжает копать дальше”.
Добавить комментарий