Из сборника «Решётка речи» (1959)

ДОРОГА ДОМОЙ

Снег, всё гуще и гуще,
как вчера, голубиного цвета.
Снег, будто ты до сих пор не проснулась.

Всюду лежит белизна.
А по ней — бесконечный
след, полозья утраты.

Под ним — потайное,
куклится что-то,
что больно глазам:
холм за холмом,
невидимки.

На каждом холме,
вернувшись в родное теперь,
уходит в молчание Я —
деревянное, колышек.

На колышке: чувство,
всё ледяное от ветра,
крепит своё голубиное,
снежное полотнище.

ㅤ

СНЕЖНОЕ ЛОЖЕ

Глаза, в мировой слепоте, в смертном ущелье:
иду, с остью в сердце.
Иду.

Откос лунным зеркалом. Спуск.
(В пятнах дыхания лампа. Кровь — полосáми.
Клубится душа, близясь к облику.
Десятипалая тень — не расцепишь).

Глаза в мировой слепоте,
Глаза в смертном ущелье,
Глаза и глаза:

Снежное ложе под нами, снежное ложе.
Кристалл за кристаллом,
времянно-спайные, мы
упали, и легли, и упали.

Мы упали:
Мы были. Мы есть.
Мы с ночью единая плоть.
В проходах, проходах.

В НЕБЕ, БЕЗ ЗВУКА,
странники — стервятник, звезда.

Внизу, после всего —
мы, десять числом, люди песка. Время,
а как же, оно и для нас
час найдёт, здесь,
во граде песка.

(Расскажи о колодцах, скажи о
венцах, о колёсах колодезных, о
колодезных срубах — скажи).

Считай, говори, а часы,
даже эти, уже истекают.

Вода — вот
это слово. Мы тебя поняли, жизнь.

Пришелец, незваный, откуда?
— гость.
Капает с ризы.
Каплет из глаза.

(Скажи нам о колодцах, скажи —
говори и считай.
Вода — вот
это слово).

Риза-и-глаз, он стоит,
как и мы, полон ночи, он всё
понимает, он считает уже,
как и мы, до десяти
и не дальше.

Странники
в небе,
как прежде,
неслы́шны.

ㅤ

Из сборника «От порога к порогу» (1955)

НАТЮРМОРТ

К свече свеча, к трепету трепет, к пламени пламя.

Под ними — око,
непарно, закрыто,
ресничит пóзднее, что началось
но не было вечер.

Пред оком — чужое, ты его гость здесь:
бессолнечный чертополох,
каким тьма поминает своих,
издалека,
чтоб остаться вовек незабытой.

И, без вести в глухоте, —
ещё рот,
окаменелый и камни грызущий,
окликнутый морем,
что катит годам свои льды.

ㅤ

ARGUMENTUM E SILENTIO

На цепи
меж забвеньем и золотом —
ночь.
Оба к ней потянулись.
Обоим она не мешала.

Прикуй,
Прикуй же на цепь, что воз-
брезжить готово у дней на свету:
звездно-полётное слово,
морем облитое.

Каждому — слово.
Каждому слово, что пело ему,
Когда свора кидалась на плечи —
Каждому — слово, что пело и застывало.

Ей, ночи —
звездно-полётное, морем облитое —
вы́молчанное, такое,
что не было крови, когда ядовитое жало
звуки язвило.

Ей — вымолчанное слово.

Против других, тех, что скоро,
в блудном скопе, в ушах изуверов,
взлезут на время и на времена,
оно будет последний свидетель,
последний, при звоне цепей,
оно будет свидетель о той, что лежит
меж забвеньем и золотом,
вечно обоим сестра —

Ибо где же
брезжить ему, как не с ней,
что в приречье у собственных слёз
будет тонущим солнцам показывать семя
снова и снова?