***
За окном я вижу шелест зелени, танцующие, как бы вальсирующие на месте деревья. Лишь догадываюсь о звуке. Пантомима пана во всю решётку первого этажа. А как шелестит дерево в доме Твоём?

Холод квартирный водит за нос. То, что привык называть комнатной тишиной, — шумит, перекликается, мерцает.

Просто расти. Я ещё совсем зелёный, ко-ро-тыш-ка. И подчасом будто сорняк. Обыкновенность — сорвать неспешно — рукой подоконный листок. И крутить в пальцах, вертеть, рвать до жилок. Будничная обыкновенность — в руках Твоих чуять губительные и уничижающие меня самого слова.

***
Из стебельков фонарных столбов — вдоль обочины — солнца вырастают по ночам.

Но какая груздь. Тихо так, само собою, — пикником на обочине. Праздник, на который пригласили. Цветение солнц! Разве такое упустишь? Заборчиком огорожено. И шикает рядом листва.

Праздник, на который пришли все, а ты по неуклюжести сердца так и не понял, как перелезать через ограду. Стоится. Кукуется.

А какой я бываю груздь? Картинки из детской энциклопедии по пути стругаю.

Так-так! — груздь вообще из рода Млечник.

Так-так! — это как кочевник, но только млечный. В белой шляпе и белом замацанном плаще!

Так-так! — от литовского «тлеть» и «дымить».

Сворачивать в такт —  панельную чащу.

Там сейчас распускается свет в окнах — холодным тëплым, горячим? — и спокойнее. Только шторы, тени и свет.

Неподалёку, таким вот пеньком, торчит продуктовый магазин. Круглосутьем. Пасутся, прибоченившись к деревьям, продуктовые тележки. Сегодня это порода Ярче. На брюхе — решётки. В них заключённые: тëмная трава и серая, шумящая в глазах дорога.

Сейчас мне кажется, что именно продуктовые тележки пережёвывают ночь. Наступает утро без пикника.

***
Трельяж застывшей бабочкой зеркальной приколот.
Оборот уставший — пригвождëнное брюхо трюмо.
Ты — разводное, мутное лицо.
Ты — оставлен собою же дома один.
Ты — дрожащие — тридцать восемь и пять — глаза.
От комнатной свободы вещи —
пан или пропал, грох ей цена:
рядом грохот! шум! полëт!

И в комнате Твоей обязательно есть:
трель батареи, стрелки часов —
сутки летать где-то, где-то там солнышком на качелях.
Дремучее на стене поле ковра,
старые пушистые деревья
в закутке стеллажа.
О таких ещё — верно — говорят:
эти деревья помнят:
Я есмь — есть, конечно, и ты! Природы чин вещает!
Или: но в этой тёмной, деревянной и юродивой слободе,
остаться — значит быть беде.

Но Ты здесь. И плачет Давид над бренностью мира,
А в тебе всё кто-то в совсем маленький, глупый, больной.
Зеркала вдруг живые —
их порхание, скрип.
И мы, и вы.
Но на полу ртути пыльца.
Трельяж застывшей бабочкой приколот.
Ты ищешь, ищешь — глаза, завязи цветков на потолочных пятнах —
ласкового и нежного слова,
Но отчего-то оставлен собою же дома один.

ㅤ

обложка: коллаж маши гусаровой