Кому предназначены стихи – на этот вопрос поэзия не обязана отвечать, но она всегда его ставит уже своим существованием. Или, наоборот, ставит его эксплицитно, обращаясь к конкретному читателю, которым может быть всего один человек. В эссе «Меридиан» Пауль Целан говорит, что стихи хотят найти Иного, Иное и, возможно, Совсем Иное. Если так, читающий Целана должен подставлять себя на место этого Иного, но никогда не удовлетворяться прочтением, ведь как бы далёк ни был читающий, Совсем Иным он не станет.

            Стихи Целана говорят, оставляя многое несказанным и, вместе с высказыванием, сообщают об опыте молчания, через которое его язык вынужден был пройти и след которого в них так болезненно ощутим. Молчание, спрятанное в крайне сжатой, сухой форме, хранит память об убитых в Холокосте, и разговор о Целане не может не касаться этой памяти. Однако если ответом на  прозаический или документальный рассказ о катастрофе может стать сопереживание и память о чужом страдании, то чем должен ответить читатель при столкновении с молчаливым свидетельством в стихах? «Я спрятал в своих стихах кровь», однажды сказал Целан. Молчание в ответ на молчание – вот то Иное языка, которое неслышным эхом заполняет чтение этих текстов.

            Целан воспринимал окружавший его мир как криптофашистский, не веря, что память о Холокосте радикально что-то изменила в возможности его повторения. Это до конца жизни заставляло его сомневаться в том, что читателю можно довериться, хотя он искал – и находил – собеседников, с которыми могло вспыхнуть понимание и даже перейти в дружбу. Молчания в его стихах со временем становилось не меньше, а больше, и обращение к Иному всё сильнее устремлялось к Совсем Иному – тому точнее не определимому, что оставалось на месте веры для человека, почти теряющего веру в людей. Не читатель, а Совсем Иное отвечает на молчание более глубокое, чем молчание о чём-то известном. А читающий Целана отдаёт часть своего внимания не языку, а молчанию, и этого у стихов нельзя отнять, даже если понимание затруднено.

            Вес молчания, стоящий за краткостью формы и точностью образа и слова, делает эти стихи выверенными по интонации. Перенос слога на следующую строку и даже разделение на строфы прочитываются не просто как поэтическая форма, но как остановка дыхания, промежуток между вдохом и выдохом. «Поворот дыхания» – так называется одна из книг Целана. И этот поворот – сам молчаливый – может быть освобождающим, ведущим стихи от тяжести к лёгкости.

Анна Глазова

---

ПАУЛЬ ЦЕЛАН
(перевод АГ)

Химия

Молчание, как варёное золото, в
обугленных
руках.

Серый, большой,
как любая потеря, близкий
образ сестры:

Все имена, все вместе со-
жжённые
имена. Сколько
золы для благословения. Сколько
обретённой земли
над
лёгкими, такими лёгкими
кольцами
душ.

Большие. Серые. Бес-
примесные.
Ты, тогда.
Ты с бледной,
раскушенной завязью.
Ты в потоке вина.

(Не так ли — и нас
отпустил ход этих часов?
Пусть,
хорошо, что мимо умерло твоё слово.)

Молчание, как варёное золото, в
обугленных, обугленных
руках.
Пальцы, тоньше дыма. Как венцы, венцы воздуха
на — —

Большие. Серые. Следов не
имущие.
Цар-
ские.