Степан Самарин. Земля сердца

памяти Пауля Целана


***
кто колючим
встречает нас ртом

вынашивает словно
ветер – в безлюдных его
пределах

– в простую соль, изношенное её
основание нежное

оскудевание

бледными пальцами долгое
эхо –
не перестаёт, не
отстанет

– стынет
на слабые части
растаскивает ветер

воздух колодезен, в припадке
рот

вынашивает:

слово

– олово: заплатой, горячей
слезой
на рану:
 

на себя,
на себя вытягивает


***
тяжелеет воздух, целан выходит во тьму
вечера: шум от машин, от фар иглы лучей
ломаются по тротуару, – дрожит зрачок: о молчащем
за кромкой деревьев доме, о скрипящем, родном
пороге, – тьма неотступна, но помнят ресницы
как глаза спали: снились руки, скользящие, словно голос
снилась лестранж, обнимающая, точно друг друга предметы
моранди: если нельзя укрыть – хотя бы дать знать, что рядом  


***
теперь время приходит связывать –
всегда надлежит
вязать терпкую нить, колкую – хоть
кожа нежна, не подходит для этого – разрывается
пальцы дрожат, в комок сжимаются, им бы
спрятаться, ими подняться по шее ещё, к самому
подбородку – он окружён холодом
захлёбывается, всегда ребяческий, незащищённый
сжать: биение птичье крови

теперь
перевязывать – нити суровые
дни прошивали иглой
только у лета – шёлк материнский, шёпотом
перевязывал он легко, – тяжелеет к августу ночь, подступая
к горлу, и тает – к щекам

свет

– доходит ещё


***
целан приходит домой. у него болят
зубы, словно она ещё
не умерла, не погибла –
нежность, сколок герники, глаз василька

боль – это тень: она кроется
и выходит, когда уже
тишина затопляет дом

чашки водой наполнены, на стене

не осталось отблеска –
но безвидная, безвинная гладь
как изнанка реки
покоя


***
добываемый свет

…ртом

               нежную бахрому

воздуха

как ты здесь – спросили бы
руки, от лица
падая вниз –

заломившись, далеко,
нежные, спят

ночь царствует


***
Дорогая, – пишет Целан жене, – стоит ясный апрельский полдень, город очищен от хвори зимы, он готовится жить, теперь уже полностью наводнён лёгким, сухим светом. Под мостами вода безмолвна и радостно бликует. Похоже на сотни золотых рыб.


***
голос доносится – как кристалл – поворотный, выращенный
на склоне нежности, из волос тревоги и рваных
слоёв сердца, –

голос лестранж, обращённый к целану, – в метель
мелко исполосованного на ветру света, – стекленеют
на морозе перила моста, – точно музыка в вышине, облака
в вышине без ропота проплывают  

(кровь бы двигалась к тебе быстрее
кровь бы обнимала, целовала быстрее тебя)


***
вот, память
говорит: осталась
только самая
малость –

спусковой крючок
ремешок как от детских часов –
им смерть перевязана:

этот осенний вид
скелет объятия, затвердевший урон

на ветру простыл – рассы́паться

тоненький ремешок
рвётся как игла посреди голого неба –
свет-вина –

ноша, что ещё жива


***
с платком в крови
шёпот
боится не вернуться

это сердца земля, земля зари


***
стянешься милый рот
остриё проглотить иголки
за подкладкой ночной, за краем подушки
сторожащий шов, утыкается слух головой как в коленки

первый свет, не имея рук

ложится рядом


***
если бы мы встретили целана, сидящего на пустой автобусной остановке в промёрзлый день, ненастный, когда гравий скрипит под ногами и птицы хоронятся в мёрзлой земле, то мы бы узнали друг друга, узнали. этот выводок длинный, бессонный, напоминающий больше сцепления косточек птиц, их скелет, оставшийся на земле. что на ней ещё здесь? что ещё. но и то для нас было бы утешенье. эта форма песнопенья сама, как есть, оболочка застывшего дыхания. и сиротливый взгляд собачьих глаз вписан в этот замёрзший пейзаж на междугородней остановке. окоченевшая — нежность. свёрнутые птичьи шеи, припрятанные воздухом, бледным предзимним светом — насколько возможно, до поры. потерянная в детство перчатка. варум, варум — это имя и оклик куста, цепенеющего как шерсть любимого домашнего зверя, чующего исчезновение хозяина. а-ц-т — немецкий затвор речи, он бы и был сцепкой, цепляющей на морозе выдох — как выход, прорезь, щель.


***

неужели так можно было
не умирая, или после, когда
вода уже затопляла, касаясь у губ
края – вода-плач, вода-рука матери


***
лестранж пишет целану: ты мой крестраж. побелели пальцы
в бледном свете утра – им нечего взять: горсть снега
света – только сквозь продышать
только воздух смотреть –
он не смерть, не смерть


*
сена катит воды свои. спал целан. возвращался с прогулки ульвен.
усталость, продышанная хрипло хотя бы — чуть-
чуть: как через тростинку – стлалась, разглаживаясь с первым светом
в мягких трещинках морщин на лбу


***
теперь мы можем представить как целан любил

составлял из прожилок
невозможную связь

лестранж, стоя у балкона, говорила ему: тебе снег
запал
в глаза
или это река

бежит
болит

лёд чует весну, – и в воду впадал

как ты в меня, как обратно в укрытие ножен меч,
трещина – к самой себе, чтобы скрыть,
избыть боль, разлом, одинокий шип –
он венозен, родственен – в ветвь
нежным ростком, болевым швом устремляется
и я –
в воздух, разливающийся вширь, над
домами, арками моста, над рекой,
где ты не видел погибель, где рот
твой – был залеплен колыбелью моих, –
в воздух входили мы, теснее, чем волны
в недрах реки, атомы в бомбе


***
где выходит навстречу целан,
говоря: жизнь
я измерил её нежный пепел и прах
завязь гибели на ушах обескровленных дней
ветер рвёт, тянет стяг –
одиночное зарево, алый ласковой свет
пепел-как-свет – на губах: выпрядая,
невольно припадая к земле
сердца, – что ещё там, ещё
она – кровяниста, вольна
 – волны её звенят в ушах 


***
целую тебя, – пишет целан жене, листок бумаги на перилах
моста, где он стоит, треплет ветер, холодит кожу, оголённую
шею, кончики пальцев –
укрываю тебя, как если бы рядом, – стеганное одеяло
войлочной, прорываемой в воздухе тишины
бледное-серое, как потерянный след, – над городом, над рекой в вышине


***
это время,
оно должно
оно истекает, время
оно, из пробитого сосуда, полный цветами
крови, оно
истекает, как застоявшийся
гной, должно
прийти, перейти

– хруст ветвей под ногой
сосудов первого снега


***
земля сердца

где любая былинка
от ветра
вжимаясь

на каменистом
лице земли

одними губами

штопанным
шёпотом


***
на обожжённые губы
тихое молоко рассвета

но мы спим
ещё спим, – глубоко

кровь договаривается с костями:
идти ещё

в обнимку – как ветер с ветвями
с кровотоком рана

воздух йодист: свет выжимает память,
радость – как последний остаток
противостоит


***
я вижу, говорит целан по телефону, как на землю опускается снег

он стоит у окна в своей комнате в буковине, где оказался в середине апреля 1970 года
хоть ни один биограф не скажет об этом, хоть этой комнаты
не сохранилось
как и страны, – он там

за окном в снегу маки, красные и большие – такие во время болезни сны
и раны

мягко падает снег. оборимо, оборимо —
как «мирабо», но наоборот – изворачивая паденье –
в полёт

ты приедешь? – спрашивает лестранж по телефону
голос её – молочная пелена с изнуряющем хрипом помех – доносится
издалека. медленно падает снег. хранящий тепло
оплотом последним голос весь помещается в трубке, как нежный снежок в руке, –
ты приедешь?

помехи шуршат, как заплатка дыханья
живая

дорогая,
я выезжаю.

падает свет.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *