Выступление в Милане 2022

(говорилось по-итальянски)

Марина Цветаева – ярчайшая звезда в небе русской поэзии. Ее имя вошло в плеяду самых значительных европейских поэтов ХХ века. В самом ее имени есть образ.  Цветаева –  в уме возникают вспышки каких-то очень ярких и простых цветов, а имя Марина – шум и блеск свободной стихии.

Я начинаю с имени, потому что сама Цветаева это имя — Марина — очень любила: она читала в нем замысел своей жизни, предназначение своей души:

Кто создан из камня, кто создан из глины, —
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти —
Тем гроб и надгробные плиты…
— В купели морской крещена — и в полете
Своем — непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня — видишь кудри беспутные эти? —
Земною не сделаешь солью.

Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной — воскресаю!
Да здравствует пена — веселая пена —
Высокая пена морская!

Я прочла эти стихи по-русски, чтобы дать вам услышать то, что никакой перевод не передает: саму звуковую плоть стиха, силу цветаевского ритма, богатейшую игру созвучий. Русская речь в стихах Цветаевой становится похожей на россыпи драгоценных камней.  Марина Цветаева – вероятно, самый богатый ритмами русский поэт. Сказать точнее: речь и ритм для нее – одно; она просто мыслит ритмами, сильными, переменными ритмами.

Быть может, в богатстве словаря у нее тоже нет соперников среди русских лириков. В ее речи рядом оказываются слова самых разных регистров: простонародные, фольклорные, ученые, архаичные, новейшие…  И каждое из них – словами Пушкина – «звучит и блещет, как червонец». И как у червонца, у него есть вес: глубоко обдуманное значение. Стихи Цветаевой – праздник русского языка.

Теперь я прочту итальянский перевод этих стихов:

Chi è fatto di pietra, chi è fatto d’argilla –
Io invece brillo d’argento e scintillo!
Il mio mestiere – è il tradimento, il mio nome – Marina,
io – sono l’effimera sсhiuma del mare.

Chi è fatto d’argilla, chi è fatto di carne –
a costoro la bara e le lastre tombali …
– battezzata nel fonte di mare – e nel mio
volo continuamente infranta!

Attraverso ogni cuore, attraverso ogni rete
batte il mio arbitrio.
Io – vedi questi ricci scomposti? –
Non puoi fare di me il sale della terra.

Schiaccio sulle vostre ginocchia di granito 
E ad ogni onda – sonо risortа!
Evviva la schiuma – l’allegra schiuma –
l’alta schiuma del mare!

Marina I. Cvetaeva. Poesie, a cura di Pietro A. Zveteremich. Feltrinelli, Milano 2014.

Я начала с  непереводимого. Звучание, языковую плоть невозможно перенести из одного языка в другой. Но немало что остается и в переводе. Темперамент и интеллект, несомненно, остаются. Цветаева – очень интеллектуальный поэт. Поэтический интеллект выражает себя не только в темах (а темы Цветаевой – самые высокие, «трудные» темы), но и в характере соединения слов, в композиции. И здесь, в переводе мы сразу же узнаем особую цветаевскую композицию: игру повторов и вариаций, резкие скачки смысла. Ее адресатом, ее читателем должен быть человек быстрого и смелого ума.

В этих стихах о собственном имени с первых строчек мы слышим фундаментальную тему Цветаевой – радикальное, как на дуэли, противопоставление «меня» и «вас», дуэльный вызов «вам». Здесь «вы» – это те, «кто создан из камня», «из глины», «из плоти», «из гранита». Их свойства – тяжесть, косность, смертность. «Я» — это легкость, изменчивость, своеволие – и способность к воскресению.

Цветаевское «Я» — это, вообще говоря, стихия вдохновения в мире. Это не конкретный характер, не «лирический герой». Голосом Цветаевой говорит стихия, которую мы назвали стихией вдохновения. Это очень интересный случай «персональной имперсональности». Об этом стоит думать.

В этих стихах стихия вдохновения совпадает со стихией морской воды, в других — со стихией воздуха (в «Поэме воздуха») и огня:

Легкий огнь, над кудрями пляшущий –
Дуновение вдохновения.

Противостояние «я» и «вы» в этих молодых стихах еще относительно мирное. В позднейших же стихах дуэль «меня» — и «вас», «вас всех» станет трагической.

Одна из всех – за всех – противу всех –

Марина Цветаева начинала как поэт счастья. Когда читаешь ее ранние, гимназические стихи, кажется: вот человек, просто обреченный на счастье! Эта музыка  счастья  — редчайшая вещь в русской поэзии. Как известно,

От ямщика до первого поэта
Мы все поем уныло…

Пушкин сказал это не совсем в шутку. Общую тональность его лирики принято называть «светлой печалью». Лучшие лирические стихи его написаны в жанре элегии. У Цветаевой можно встретить страсть, гнев, ярость, восторг – но никогда не пресловутую славянскую меланхолию, никогда не медлительную медитативную элегию.  Рядом с ней можно вспомнить только раннего Пастернака с его бурным восторгом перед всем, что живет, движется, дышит.

Пастернак назвал жизнь своей сестрой («Сестра моя жизнь», название его первой великой поэтической книги). Цветаева же себя саму назвала жизнью:

Как смерть — на свадебный обед,
Я — жизнь, пришедшая на ужин.
Come la morte a una cena di nozze,

Io sono la vita che viene a cena.

И неожиданное явление самой жизни среди людей поражает их ужасом! В мире тусклом, неправдивом, маленьком, полуживом — явление цвета, свободы, готовности на все. «Но мы этого не просили! Нам этого не надо!» Таковы цветаевские «вы». Они пугаются жизни как смерти. Почему она «противу всех» — понятно. Романтический герой всегда «противу всех». Но почему «за всех»? Потому что Цветаева хочет видеть совершенно живыми – всех.

Я не буду говорить сегодня о биографии Цветаевой. Ее жизнь в трагической реальности русского ХХ века воистину трагична. Страшно ее возвращение из эмиграции, страшен ее уход. Но еще до этого конца Цветаева, пришедшая в поэзию с ритмами жизни, силы, восторга, становится поэтом Горя, разрыва, отказа:

На твой безумный мир

Ответ один – отказ.

В ее зрелых и поздних стихах есть дыхание древней греческой трагедии. И это, как и первоначальный дар Счастья, совершенно уникальный дар Цветаевой — славить Горе.  Не частное личное горе, а всеобщее состояние мира, от которого поэт, как завороженный, не отводит глаз и смотрит до последнего – уже невыносимого — момента.