иллюстрация к интервью: Жорж де Латур, «Юный певец», 1645-50 г.г.

Владислав, есть впечатление, что ваши стихи пишутся из некоего добытия, где во всём только угадывается то, что произойдёт потом. Как думаете, насколько свойственно человеку прозревать будущее? Поэзия близка к пророчеству?

Алексей, у меня наоборот всегда было ощущение, что мои стихи пишутся из некоего «после бытия», post vitam, post festum. С другой стороны, возможно, что «до бытия» и «после бытия» это одно и то же пространство. Как писал Давид Самойлов: «Ведь только дважды дух ликует: когда еще не существует нас, когда уже не существует. И буду я лежать  с улыбкой мертвеца и неподвластный всем недугам. И два беспамятства — начала и конца — меня обнимут музыкальным кругом».

Я думаю, что да — человек способен прозревать будущее: фантасты предсказали многие технические изобретения, поэты предсказывают свою судьбу. Хотя, возможно, это даже не прозрения, а скорее воспоминания о прошлой жизни, как в моем случае. У меня такое ощущение, что я проживаю свою жизнь  уже не в первый раз. Воспоминания всплывают в моей голове в переломные, в важные моменты моей жизни. Последний случай — я решил принять участие в Конкурсе Ассоциации союзов писателей и издателей России (АСПИР) «Литературная резиденция для поэтов» (село Рамзай Пензенской области), потому что я помнил, как победил в этом конкурсе в прошлой жизни. Так и получилось. В сентябре 2023 года я посетил место дуэли Михаила Лермонтова у подножия Машука в  Пятигорске, а в октябре в составе победителей Конкурса совершил паломничество на могилу поэта  в Тарханах вместе с поэтами Александром Переверзиным (главный редактор журнала «Пироскаф»), Сергеем Ивкиным (Екатеринбург), Викой Беляевой (Ростовская область), Анастасией Трифоновой (Смоленск). Это было незабываемо.

Иногда мне снятся еще ненаписанные стихи. Один раз мне снилось, что я читаю книгу моих стихов, как книгу своей судьбы. К сожалению, когда я проснулся ничего уже не смог вспомнить. «Проснувшись, вспомнить я не мог,  как ни старался, даже строчки. И грусть, и гармоничный слог, и все, что было между строк, и все, что нашептал мне бог, исчезло до последней точки». А то, что вспомнил, оказалось бредом. Кроме, вот этой строки — «страшней черновика, как гетто пустыря».

В ваших стихах часто встречается мотив утерянных следов. Могут ли нас чему-то учить потери? И что значит для вас находка?

Не уверен, что утерянные следы являются одним из основных мотивов в моем творчестве. Тут необходимо проанализировать, если не весь корпус моих текстов, то хотя бы большое их количество. Вы же, Алексей, судя по всему, имеете в виду стихотворение «По берегу, по самой кромке бредешь, морских богов моля, найти бы древние обломки затопленного корабля…». В этом стихотворении есть и утерянные следы («Волна приходит и уходит, следы стирая твоего присутствия на побережье…») и находка.

Для меня находка это ответ на вопрос, подтверждение подлинности пути. Таким ответом, знаком, сигналом, отзвуком может быть все, что угодно. В рассматриваемом стихотворении это  просто воробьи.

Потери учат человечество, по сути, каждую минуту. Мы теряем время, себя, родных, весь мир постоянно. Потери это бремя существ, себя осознающих. Мы всю жизнь привыкаем постепенно к последней потере, то есть к потере самих себя. Пока мы живы, мы постоянно что-то теряем, но непременно и приобретаем новое. Это как вдох-выдох.

Ваши стихи полны приглашениями вступить в какой-то зачарованный мир. «Побудь ещё», «заговори».  Такие мольбы как будто удлиняют время, делают происходящее вокруг более волнующим. Интересно, всегда ли надо ждать ответа.

«Побудь ещё, дух глухий и немой»; «Заговори, такое чудо, на чудном языке»; «Стучи, стучи, веретено, расти, расти стихотворенье» — по сути, каждое стихотворение для меня это заклинание — заклинание судьбы, жизни, времени. Как у Гете: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно». Видимо, мои мольбы обладают какой-то силой, поскольку я до сих пор жив и продолжаю писать стихи. В стихотворении «Вивальди» у меня есть такие строки: «Бог милостив, прости себя, не плачь и улыбнись под карнавальной маской». Я думаю, что Бог отвечает всегда, поскольку даже отсутствие ответа, это тоже ответ.

Вы живёте в Ижевске, однако образ моря часто появляется у вас. Вы одинаково любите море и лес? Чему обе стихии научили вас?

Лес и море для меня являются родными. Когда я вхожу в лес, как в море, или же в море, как в лес, я всегда говорю, как Маугли: мы с тобой одной крови, ты и я. Обе стихии несомненно это творческое начало. Как сказал Александр Кушнер: «Искусство и есть продолжение леса, искусство и есть продолжение моря». Они нашептывают новые строки, подсказывают идеи и образы, вдохновляют, даруют гармонию. «Нам четырёх стихий приязненно господство, Но создал пятую свободный человек». Они учат меня быть с ними единым целым и «петь по-свойски, даже как лягушка». Про единство леса и моря еще вспоминаются строки Бориса Пастернака: «Что где-то за стволами море мерещится все время мне».

Вы пишете в достаточно традиционной манере. А что для вас традиция? Может ли она, возвращаясь к первому вопросу, показать то, что ещё никто не ждёт? Вивальди, образы Брейгеля, Библия и античность — можно ли сказать, что это язык, на котором с вами говорит жизнь?

На последний вопрос я позволю себе ответить словами Ольги Седаковой из предисловия к моей второй книге «Руны» (2005). Лучшую формулу я подобрать не смогу.

«Владислав Шихов выбрал трудный поэтический путь. Трудность этого пути в сравнении с магистральным путем «спекуляции на понижении» состоит не в том, что автору такого рода — и его читателю — необходимо быть культурно вменяемым, то есть проделать значительную работу ума и сердца. Самое трудное здесь — приняв такую эстафету, оказаться по меньшей мере на ее уровне, а говоря всерьез, и в определенном отношении превзойти предшественников, делая «то же, но еще шибче, еще горячее», словами Пастернака. Традиционным можно назвать лишь то, что выдерживает суд традиции, как определил это Т.-С. Элиот. В наше время, которое любит называть себя «бедным», «поздним» и т. п., выдержать такой суд — суд Эсхила и Шекспира, суд Бодлера и Ахматовой — представляется просто невероятным. Но если мы что и любим в поэзии, то это ее способность делать невероятные вещи! Этого просит душа, это просит время, уставшее от разрушительства».

Я верю, что возможности традиционной поэзии бесконечны и все зависит от таланта. Все поэты в меру своих способностей и диктата языка вносят свой вклад в общее дело, записывают свои стихотворения в общую тетрадь. Что я могу сказать про жизнь, которая говорит со всеми нами  великим наследием мировой культуры? «Жизнь оказалась тем, чем оказалась, и лишь одна Поэзия осталась, как главное событие в моей абсурдной череде ночей и дней».