***
висит собака на заборе
почти собака на свободе
хозяева вернутся вскоре
хозяева ну где же ходят
машина заманила в город
хозяев заманила суки
почти сторожевой породы
повесившейся на досуге
забор перемахнула с будки
но больно поводок короткий
висит всего лишь тело суки
душа её рванула в город
ещё сверкает шерсти море
и что-то вроде слёз на морде
и тень косая на заборе
как флаг приспущенный свободы

***
до чадского жирафа
долго доходило
что на него косо смотрят
гумилёвское общество
смутило чадского
сумасшедший сумасшедший
дважды подумал он
замахал шеей в засосах
посшибал столбы пыли
и печально полетел
неблагополучно
по небу полуночи
в бескрайний хаос
заслоняя
от ультрафиолетовых
отрубленная луна
голова грибоедова
на самом видном месте

***
едет мальчик на вокзал
место мокрое глаза
огневые фонарей
размывает в сентябре
по стеклу стекает пуск
наследившей капли пульс
вена лета волга град
водяной змеиный гад
знак дрожащий скоростной
воскресение весной
истина не обмани
сотрясения одни
сер автобус капитал
москоу сити афтэр бал
постмонетный скотный двор
неприятный договор
далеко заводит речь
не за что костями лечь
обеспечить что-то тут
капля мальчик на лету
одиночество частей
накопилось не черствей
черви сухари сосут
красоты ли ты сосуд

***
ни страны ни погоста
белый снег серый лёд
показания роста
обманула погода
угодили в пролёт
неземные породы
консервация факта
остановка в сердцах
получается как-то
знаменитые тени
запашок с утреца
опалимых растений
лица белые листья
то и дело табак
претираться трудиться
так ли небо оттает

подгоняет тик-так
заявленья катает
птица сири сирена
производит язык
вос и ныне наверно
положение ложно
облизните низы
деревянные ложки
как ребёнок играет
барабаны голов
бесы супергерани
в ожидании рая
в обхожденьи голгоф
номера набирая

***
машет головой
рыцарь не своей
на копье его
бывший человек
умерший не весь
рот полуоткрыл
воинство небес
не жалело крыл
солнечная сечь
резались лучи
потерявший речь
знает но молчит
зноя напекло
гноя натекло
на забрало но
рыцарь смотрит ввысь
солнце смотрит вниз
ходит стороной
выбрал или нет
в партию билет
что как не родной

***
что осталось за кадром
никому не скажи
сколько тут миллиардов
представляющих жизнь
представителей жизни
ожидает одно
под землёю ужимки
мало места дано
будем неодиноки
ох кончается ад
на двадцатые роки
человеческий град

***
быть или не быть как дома
подавилась мелом дама
драма в горле коридора
ожидание удара
в переходе не дивиться
музыке в мозгу застрявшей
песня блудная девица
с остротою осторожно
это помнишь наша раша
на шарашках по сто рож но
составные дело чести
отдаваться надо страшно
остающимся на месте
остающимся во власти
чувства делают больнее
чувства стать мешают частью
самомнения волненья

***
последствия санкций
лето
не носят лифчиков
бедные девочки
в моём детстве
было иначе
сейчас приколы
проколы
всё торчит
бедные девочки
в сердце кризиса
на бесконечных землях
вы видите
что происходит
и молчите
мальчики

***
вышел из народа
вышел из шинели
народ ещё в шинели
возвращайся в шинель
возвращайся в народ
покажи народу
как выйти из народа
как выйти из шинели
шинель ещё
возвращайся в шинель
покажи шинели
как выйти из шинели

***
я пил из черепа
и ел
из черепа
у нас другой посуды
со смерти папы не было
но он
как хорошо
как ладно
скроен череп
как много
помещается в коробке
как балует
возможность насыщенья
как порция
пропорция
точна
не хочется
искать другую тару
не хочется
терять такую меру
есть качество
достоинство от предка
отечество
грудная клетка
от
не то
наоборот

***
что в тебе такое
продолженья ждёт
тянет и толкает
памяти налёт
всё тебе знакомо
это не порок
всё тебе за окна
маленький пророк
травма прорастает
аленький цветок
что в тебе такое
маленький глоток
сахара культуры
тонкая глазурь
штучные товары
лопай не халтурь
пузыри искусства
чистое с мыльцой
главное богатство
первое лицо
как бы разобраться
в механизме сна
в роли очевидца
истина красна

***
их-то господь на ослике, а наш —
в метро, забывший в поезде багаж,
приездом разделённый, прислонясь
к двери, снаружи видит сам себя;
пенсионеры по бокам сидят,
отбившие места у сонных нас.
господь подходит к месту посреди,
в кудрях его забыты бигуди,
и плойка дома плавится с игрою,
он просит у старушки уступить;
титаником спускается с цепи,
хамит простушка главному герою.
господь ещё раз просит — терпелив,
стоит над бабкой, тело навалив,
за поручни держась едва для виду,
его толкает сбоку русский шкаф
обросший, левый лев — защитник прав,
и не хвалу поёт, а панихиду.
а наш господь всё стерпит — и назад,
расставив руки, как с креста, свисать
над сгорбившейся, может, это ослик?
быкуют трое, господи прости,
животные, не стойте на пути —
не каждому не умереть, как гослинг.
они по почкам целятся козлы,
а наш господь — не там, во всём разлит
сознанием — и падает, и плачет.
но сожаленья нет в глазах зевак,
хулят его, бессилья видя знак,
гордыня в них клокочет, мать-и-мачет.
а наш господь — единственный сынок;
его отец — и мусор, и совок —
и женщины не знает и не хочет;
он ничего не мутит просто так.
а скажут, это, господи, теракт,
большого взрыва не найдя источник.

ㅤ

обложка: матвей цапко

Комментарий Валерия Шубинского.

Новые стихи Максима Глазуна показывают путь, по которому идет эволюция поэта. Этот путь и волнует, и пугает, потому что он труден. Поэт не пытается рационализировать «поток сознания» своих стихов, подогнать его хотя бы к правильно организовывающему речь синтаксису, а в идеале – к правильной (с какой-то точки зрения) «картине мира». Нет, он идет навстречу провоцирующей эмоциональности, даже сентиментальности. Сюжет про собаку, перепрыгнувшую вслед хозяевам за забор и задушенную поводком – почти асадовский. Ничего. Поэт не боится. Не боится глаз на мокром месте у «мальчика», едущего на вокзал. Не боится игры с цитатами, причем не самыми аристократичными: хрестоматийный и ставший «попсой» Бродский, и рядом – господи, это еще помнят? – Юрий Кузнецов, и потом – Кибиров. Цель игры – не культурологическое любование, но и не деконструкция, не пародия. Просто это (даже Кузнецов) вертится на языке, вместе с переполняющими человека странными и смешными чувствами, которые «стать мешают частью самомнения волненья».

Вот он, вечно вызывающий слезы и смех мир, в котором все непонятно, не до конца понятно, не закончено, не предрешено и не стыдно. И Бог действительно – по Введенскому: кругом возможно; он неуязвим и страдателен:

их-то господь на ослике, а наш —
в метро, забывший в поезде багаж,
приездом разделённый, прислонясь
к двери, снаружи видит сам себя;
пенсионеры по бокам сидят,
отбившие места у сонных нас.

Или нет, он уязвим – как эти стихи и как их автор; в чем – заметим – их сила.